Меня нынче как-то беспокоит вышеупомянутое, как здесь говорят, сближение миров живых и мертвых. Очевидно, дело уже не ограничивается традиционным влиянием на человека через сновидения и прочую машинерию, включая, в том числе и классическое камлание, которое в чистом виде использовало заинтересованность мертвых в наших делах. Собственно разделение на дела наши и дела ихние, наверное, все-таки достаточно условно, и в свою очередь обусловлено границей социальной восприимчивости, что ли. Мы можем сделать несколько шагов и попытаемся уяснить себе границы этой чувствительности на примере наиболее распространенных верований и воззрений на эти материи.
Первое относительно чего следует определиться, и без чего весь дальнейший разговор просто не имеет никакого смысла, так это вопрошание о том, существует ли нечто, имеющее место быть после моей смерти, и что являлось бы носителем неких, только мне присущих характеристик. Нечто, что составляет мою индивидуальность, что, делает меня, как это говорится, личностью. Но для того, что бы уяснять себе судьбы этой штуки после смерти, не лишним было бы разобраться с этим вопросом еще, так сказать, при жизни.
Это, как говорят Упанишады, тонкое рассуждение, я попытаюсь провести исходя из расхожей шутки о том, что индивидуальность на диктанте проявляется в ошибках. Тут что-то обратное, от смешного до великого тоже всего лишь шаг, поскольку, действительно, то, что составляет предмет нашей особой гордости, наше личность, так сказать сокровенное, представляет собой не что иное, как некое отклонение от совершенной формы, которую называют кто сознанием Будды, кто Христом, кто царством Божьим внутри нас. В конечном итоге все эти микроскопические отклонения от совершенного, в каждом конкретном случае и задают ту особую траекторию в пространстве и времени, которая ретроспективно просматривается нами как наш жизненный путь, и которая, по мнению одних, определена судьбой, по мнению других, является следствием моих волений и т.п. Не будь этих индивидуальных ошибок-отклонений, все мы были бы одним человеком, тем же Буддой. Так что же это получается, что столь горячо любимая нами душа, будучи по природе чистым сознанием, в каждом конкретном случае, как моя душа, по существу представляет собой некое множество заблуждений, которое и составляет пресловутую индивидуальность. Не знаю, на сколько это уместно, но мне кажется приемлемым сравнение с волной некоего поля (скажем сознания), где несущая частота (чистого сознания) загружена всякого рода частотно-амплитутными модуляциями, которые и реализуют эту волну как определенную корпускулу, в каждом конкретном событии. Может это и есть пресловутая карма, о которой так много говорилось во все времена. Я пришел в этот мир опыта как совершенно определенный субъект, пределом которого как раз и являются все его отклонения от некоторого идеального состояния. Конечно, тут многое можно и может быть подвергнуто и критике и сомнению, и, скорее всего и должно быть подвержено со-мнению. Но лично меня в очень большой мере устраивает представление, что вся моя греховность это мое невежество и что путь к более эффективным состояниям, обеспечивающим максимально возможную полноту этой, моей, совершенно конкретной жизни, лежит через понимание. Другими словами, человек это существо, которое реализуется, т.е. делает себя реальным через понимание. В конечном итоге моя эффективность полностью зависит от меры понимания события. Необходимо сразу же отметить, что понимание в нашем случае представляет собой категорию этическую, а не эпистемологическую, хотя и реализующую себя посредством аналитической и всякой другой, соответствующей случаю, познавательной деятельности. Если б слова не имели склонности обманывать, то понимание вполне можно было бы именовать смирением. С-мириться значит, согласится с миром, двигаться согласно миру. Может, даже более близким было бы утверждение, что смирение и понимание две составляющие единого процесса, единого движения жизни реального человека. Конечно же, есть и нереальные люди, живущие в мире своих иллюзий и сами тем самым сами приобретающие, так сказать, статус иллюзорности.
В мире Федора я явно представляю собой именно такое, почти не реальное существо, как бы привидение. Даже если отвлечься от всех его магических оттенков, то в тайге мне просто не выжить и недели, именно в силу полного отсутствия способности двигаться согласно этому миру. И именно в этих местах становится совершенно очевидным, что все мои представления о том, что следует (идти по следу) делать, полная иллюзия, просто бред, который и убредет тебя в могилу, если вообще когда ни будь, отыщут то, что от тебя останется для захоронения. Мы живы до тех пор, пока умудряемся сохранить достаточную часть того мира, из которого пришли: будь то одежда, транспорт, еда, образ мыслей. Как только эта оболочка разрушается, чуждый нам мир растворяет нас в себе, энергично и безжалостно.
Вот и сейчас, прихожу в себя в своей комнате для медитации, она же и спальня. Не знаю, имеет ли смысл пытаться понять, где тут явь, а где тут навь. И все же, после мучительных попыток уяснить себе хотя бы отдаленный смысл происходящего натыкаюсь на нечто постоянное, неизменное в этой круговерти картин и образов. Это то, что древние называли зрителем явлений сознания. Какое то смутное ощущение присутствия, как бы посторонний, не заинтересованный в происходящем свидетель. Не слишком много в сравнении со всем остальным, происходящим перед его глазами.
Ну и как тебе колдовство, ты понял чего тебе надо. Голос Федора возвращает меня в чувства. Честно сознаюсь, что ни хрена не ясно, ни что это за штука колдовство, ни тем более пошто она мне.
- Но сосед то жив, замечает Федор как-то мрачно.
- Пил бы меньше, тогда бы точно ничего не стряслось.
Кто знает, кто знает. Федор садится за стол, выразительно смотрит на почти выпитую бутылку.
У меня ощущение, что у Федора полностью отсутствует ощущение различия между мирами. Души умерших, предков настолько активно участвуют в делах живых, а живые настолько активно привлекают души мертвых к этим своим делам, что собственно и не понятно к чему эти различия и кому они нужны. Как тут не вспомнить древний, ведический символ перевернутого дерева, корнями уходящего в небесные дали, но плодоносящего в этом, земном, мире. События созревают здесь, но питаются оттуда.
- Ты хочешь сказать, что все события определены сверху, предками.
- Не, предки советуют, убеждают. Таким образом, формируется как бы ментальная позиция, установка, согласно которой и действует реальный человек.
- Это что, каждый человек советуется с предками. Что-то не припомню чего- либо подобного.
- Вот именно, не припомнишь. В основном это происходит во сне. Не даром же говорят, что утро вечера мудренее.
- И что, вот так, каждую ночь, собирается военный совет всех моих предков, и все разом склоняют меня к приличной жизни.
- Ты рассуждаешь как все русские. Речь идет о жизненно важных решениях
- Выработка стратегий, что ли? Я тут припомнил Кастаньету.
- Назови это так, если тебе нравится.
Вообще то, если спокойно вдуматься то, как бы, ничего такого, особого тут не предполагалось. Все мы склонны, в трудные минуты призывать на помощь разные силы, но при этом видим в таком действе отголоски как бы детской инфантильности. Здесь же это делается обстоятельно и совершенно серьезно. Часто можно услышать, это, мол, бабушка помогает, или мать. Мужики и в мире духов как-то не склонны напрягаться по мелочам.
- Так что, они там знают будущее, или как.
- Не то чтобы будущее. Они знают желания людей, их мысли. Они могут тебе подсказать.
- Конечно, у вас тут два человека на всю Голландию. А если в городе толпа народу, тогда как.
- Но ты же не делишь добычу со всей толпой. У тебя тоже врагов два человека на весь околоток.
Меня постоянно преследует ощущение, что мой ум, не столько образованный сколь придавленный, массой разнородной информации, потихонечку интерпретирует все, что я вижу и слышу, в излюбленных им терминах, о которых я не часто догадываюсь. Узнать же, что думает по тому или иному поводу Федор, практически не возможно и вполне может быть, что он ничего и не думает о том, что я считаю важным. Это моё важное, для него может просто и не существовать. Скорее всего, так оно и есть и вряд ли что тут можно поправить. Да и нужно ли. По моему глубокому убеждению, этот мир устроен совершенным образом, и мы своими, улутшениями вымащиваем себе, как сказал классик, дорогу в ад. Уже несколько дней подряд мое тело совершает прыжки, на подобие тех которые делают массаи, когда, как они говорят, вытряхивают дух детства. Не знаю, может и мне пора взрослеть, хотя чтобы я чувствовал в этом какую потребность или необходимость. Но у Силы свое планы и свои задумки. Так что хошь не хошь а приходится прыгать, вот и прыгаю.
Нагрянут они-
Нарушится мир,
На гибель они обрекут
Народ уранхай - саха,
Великая вспыхнет война,
Вымрут люди на середней земле
Ох уж эта мне середняя земля. Сверху - давят, снизу - тащат, хоть волком вой. Но это единственное место, где возможны изменения. И верхние, и нижние могут лишь тратить, то что заработали, здесь, на середней земле. И потому столько зависти и ненависти во всех мирах. Ничейная земля, место разборок высших с низшими, а мы здесь живущие как бы пушечное мясо, притом для обеих сторон. Между молотом и наковальней. Не самое уютное местечко во вселенной. Одним словом, поле боя. Посему, хочешь или нет, а быть тебе воином или ваще не быть. Можно, конечно, в плену там приспособиться, или сдавать всех всем, прям поголовно. Но то уже религия, так сказать. А остальные в окопы, под дождь и снег да вражеские козни. Война полов, война классов, война сознания с подсознанием,
влечений с запрещениями. Короче война всех против всех. Да, на войне, как на войне. Как и учили.
Вот и нынче, ваш покорный слуга, увяз в жуткую поножовщину между рассудком и полным бредом. Сбрёл с ума, в полное беспутство, в законченную непутевость. Пути ведь ведут, они не так себе, просто. Ведут согласных и тащат не согласных, как судьба. А если не желаешь чтоб тебя вели под белы ручки или тащили волоком, как пьяного в кутузку, то, хошь не хошь, а быть тебе непутевым и бродить да бредить по всей округе да околоткам, без цели и надежды, в полной прострации, пока не уяснишь себе, всю бессмысленность и этого действа, и не остановишься где глаз ляжет а Бог сподобит. Если так прикинуть, то для души, поскольку она» меньше малого & больше большого» как бы и нет какого либо конкретного места. Как бы принцип неопределенности. Если зафиксируешь место то ты уже бездушный, дерево, покойник, поскольку нету жизни, которая как бы движение. А если живёшь, то нет тебе места под оливами, и чеши к своим лиственницам да чахлым берёзам. Но мы то калачи тертые и понимаем, что противоречия бываю контрарные, а бывают и контрадикторные, и, по сему, тут же удумали военную хитрость, позволяющую совместить божий дар с яичницей. И назвали эту хитрость свободой, в смысле, с утра выпил - весь день свободен. Таким способом мы как бы останавливаем настоящее, как же ему устоять то когда все плывет, все меняется. А с другой стороны ничего не происходит, поскольку пьян ты и какой с тебя спрос, а если что произошло так это не с тобой, тебя как бы и не было, поскольку пьяный это как бы и не ты. Ты, Вася, а то - пьяный. Это ваще имя такое, Пьяный, это как бы единый человек. Получается, что на Руси ваще один человек живет, Пьяный, а остальные и не люди вовсе, поскольку Бог определил человеку свободным быть. А они, не пьяные, которые, в кабале да заботах, запрессованные между работой и телевизором, да еще с верху, для верности женой придавленные, разве то люди, разве чуют они свежие ветры дальних дорог своими застиранными парусами, сложенными в чистые шкафчики и присыпанные нафталином. Тифаль им в руки и сникерс в лицо.
Но то поэзия, а проза состоит в том, что я не могу определиться относительно того, что мною движет по жизни. Судьба, желание, мысль. Конечно, какая то смесь всего этого, притом у каждого своя. Лебедь, рак и щука. Классика. Особенно хорош рак, который задом прет хрен знает куда и при этом лицезреет неведомые дали. Гениально. Тут тебе и Фрейд, и Кузькина мать
Федор постоянно напирает, чего, мол, тебе надобно. Они тут люди практичные, цели должны быть четко определены. Оно и понятно, тут просто так, погулять, не выйдешь. Человек тут мыслит стратегически. Вот кто из нас помнит, куда дул ветер, когда падал первый снег. Тут и вчерашний то, был или не был, под пыткой не скажешь, поскольку на хрен он тебе сдался, вместе с этой долбаной травой, которую еще и найти то надо в этом убожестве.
Пытаюсь разговорить Федора, относительно существ, иногда встречающихся на наших путях нашего беспутства, отличающихся особой отстранённостью, можно даже сказать, некоторой тупостью, разумеется, с нашей точки зрения, и которые обычно одеты в какие то серебристые одежды. Дело совсем не простое, поскольку все, что не съедобно и не причиняет боли, как-то не очень трогает местных следопытов.
- Откуда мне знать, что это за люди, с нашими, якутами они не разговаривают. Они больше с русскими.
- Но я что-то не слышал, что бы кто из русских говорил о таких вещах.
- А кому охота, что бы его за сумасшедшего считали?
Я не сдаюсь.
- А ты видел, когда ни будь, что бы они что добывали в тайге?
- Да нет. Не добывают. Их то и зверь не очень боится. Собаки могут совсем близко к дому допустить.
- А где они ночуют. Ты видел, когда ни будь их стоянки, они костры жгут?
Федор смотрит на меня с таким выражением, что мне становится стыдно за весь наш народ. С его точки зрения, только бледнолицый может дважды наступить на те же грабли, и задавать столь идиотские вопросы. Хотя, честно говоря, я так и не понял в чем идиотизм этих, как мне кажется, простых вопросов. В действительности, мы, европейцы и те же якуты, намного больше отличаемся в видении мира, чем это кажется на первый взгляд. То, что понимание этого различия как бы не культивировалось, в большой мере обусловлено христианской позицией о едином прародителе. Все мы мол, по существу, одинаковые, а различия наши поверхностны и преходящи. Хотя у меня сложилось вообще то диаметрально противоположное убеждение, что одинаковость наша чисто формальная, поверхностная, а, по существу, мы то как раз и очень даже отличаемся. Думается, мы живем ну в очень разных мирах, с различными законами, ценностями, пространством и временем. Это мы то, почти что родные. Что уж говорить о тех, алюминиевых. Тут полное неведенье. Мы, конечно, можем применять различные наши понятия, там изучают, используют, вытесняют. Но вполне возможно, что это, как говаривали корифеи, просто завтрак у обочины. Может действительно, позиция Федора наиболее адекватна ситуации, и то, что он относится к ним, с таким же полным безразличием с каким воробьи относятся к орлам и есть единственно возможное отношение. Нет реальных точек соприкосновения, дичь не добывают, девок не портят, водку не потребляют. Практически их просто нет в поле сознания Федора. Ну, как бы некие узоры, тени на снегу в солнечный день, просто фон. Но нам, детям романтического мира, носителям фаустовского порыва в запредельное, разумеется, просто необходимо, что бы вершилась история, встреча цивилизаций, торжествовали добро и свет. А тут полнейшее безразличие, игнорация, непотребность. Хотя что-то же они делают с какими то людьми. И тут же ловишь себя на мысли, ну почему обязательно «делают». Разве не приходилось вам проходя мимо, скажем, куста провести рукой по листьям, или более того, просто задеть его даже не заметив происшедшего. Конечно, все мое человеческое восстает против такого сведения венца эволюции до уровня, какого ни будь, лишайника, на который и посмотреть то без надобности. Не остаётся ничего другого, как ответить им тем же и идти своими дорогами, по своему же бездорожью. В спину не стреляют и на том спасибо, а о душе как ни будь сами позаботимся. Да и вообще думается, что довольно таки наивно было бы думать, что появляться тут такие, понимаешь, высокоразвитые и решат все наши проблемы и не останется нам ничего другого, как предаваться хрен его знает чему. Как не крути, а основная проблема, проблема смысла, она как бы вне пространства и времени, и ты хоть прорву галактик отмахай на самом совершенном трахтолете, а эта язва все равно будет изводить тебя, прямо из самой глубины твоей самости. Так что лучше уж вот так, не спеша, пешочком, топтать свою тропу, присматриваясь да принюхиваясь, пробуя на вкус и запивая горькой. И дело тут вовсе не в том, что кто-то там супротив прогрессу, и все такое. Боже упаси.
Снег на Фу-дзи,
- вечерние цыкады…
После всех этих продвинутых изысканий жрем водку прям с каким то остервенением, хотя и не пьянеем. Федор считает, что это дурная примета, но организм тупо сопротивляется и, в конце концов, как полный придурок, почти совершенно трезвый, отправляюсь спать. Федор провожает меня тяжелым, хотя скорее отсутствующим, взглядом. Николай в таких случаях предпочитает просто матерится. Но это уже дело вкуса, о котором, особенно после пьянки, лучше и не вспоминать.
Очень рано Федор уходит в тайгу проверять ловушки. Мышкует, однако. Через сон слышу удаляющийся лай собак. Что называется, после вчерашнего, я просто никакой. Готовлю себе какой то запредельной горечи чай, почти что чефир. Немного легчает. Бестолково, в полусознании, подобно зомби, какое то время шарюсь по дому. Насколько ж надо быть матерым мужиком, что бы всю эту пытку повторять чуть ли не ежедневно, как это принято в приличных домах. Что бы как-то придти в себя и придать, хотя бы отдаленную видимость разумности моим конвульсиям, выхожу на лыжах в направлении ближайшего распадка. Пол часа интенсивной ходьбы заставляют тело обильно потеть, дыхание становится более глубоким, мутная пелена спадает с глаз и постепенно ко мне возвращается живое чувство присутствия. Границы восприятия разширяються из глубокого мрака болезненной плоти, на встречу миру и солнцу. Насладившись великолепием окружающей жизни, которая в минуты ухода похмельного синдрома особо выразительна, направляюсь обратно к зимовью. Лыжня хорошая и я двигаюсь, что называется, легко и не принужденно. При таком резвом ходе, должен добраться туда минут за сорок. Где-то через пол часа бега, начинаю принюхиваться, прислушиваться. Вскоре становится ясно, что «не ладно что-то в королевстве Датском». Уже совершенно без бывшего энтузиазма бегу еще где-то с пол часа. Другой какой лыжни тут как бы и не наблюдалось, Федор ушел в противоположную сторону, да я бы заметил пересечение. Это ж целое событие. Через какое-то время решаюсь возвращаться, дальше бежать в этом направлении просто бессмысленно. Пробежав изрядное время в обратном направлении, достаточное для того, что бы достичь конца лыжни, прихожу в полное отчаяние. Мне приходилось бывать в подобных ситуациях, когда что-то как бы возвращает тебя в тоже место, из которого ты вышел. Но такое бывало в местах густонаселенных, и все эти блуждания не несли в себе прямой угрозы жизни. Здесь же все серьезно. Сбивает с толку то, что лыжня, вот она, свежая. Казалось бы, куда тут денешься. Немного отдышавшись, успокаиваюсь. Вспоминаю утренний выход, вчерашнюю пьянку. Что-то настораживает. Ага, ощущение зомбированости, Федор что-то сотворил.
-Да ты сам вел себя как полуслепой щенок.
Я полулежу на лежанке. Одежда на мне мокрая. Чувствую себя так же ужасно, как утром.
-А что вел себя, мы ж водку пили.
-А ты что хотел. Самое время чтобы нанести удар.
-Какой удар. Я ж твой гость.
-Гость, гость. Ну и что гость. Оставят и будешь работать, лед таскать, дрова рубить. Можно собакам скормить.
-Как это оставить?
-Ну, ты ж не смог выйти.
-Так я ж и не ходил.
-А ты уверен?
Федор выразительно смотрит на мои камусы. Они явно мокрые.
-А как я сюда попал?
-Ну как, как. Пришел.
-Что-то не помню.
-Конечно, не помнишь. Ты много чего не помнишь. Что тебя удивляет?
-Да не то, что удивляет. Просто, как говорят, не могу освоиться на сложном онтологическом рельефе.
Федор смеется. Его явно веселят мои философские изыскания
-Ты бы лучше вести себя за столом научился, ведешь себя как ребенок.
Это значит что я был совершенно открыт и уязвим, и что в этом мире не бывает, как говорится, ни свата, ни брата, и дружеское расположение всего лишь удобное положение для нанесения смертельного удара. Очень даже часто, просто якутским ножом, которым только что отрезал другу кусок мяса. Пытаюсь, как нынче говорят, отмазаться, что мол в нашей, как бы цивильной, среде такой уровень внимания к происходящему не практикуется и выглядит как бы слегка паталогично, чтоб не сказать идиотски.
Федор как бы уверен в обратном. Вся эта наша цивильная жизнь ничто иное, как полный маразм выживших из ума дегенератов.
- Не уж то вправду мы так никчемны, и что никакого ума.
- А по что тебе ум. Ты свой ум отдал городу. Это он за тебя думает и решает. Твое дело отдавать энергию. Ты просто бензин. А кто, куда едет, не тваго ума дело.
- А ты свой ум куда дел?
- Федор такие бессмысленные вопросы просто игнорирует.
На улице туман, пурга. Кто бы сказал что уже начало мая. Федор с сожалением смотрит на меня. Ему не понятно мое стремление привязывать себя ко времени. Туман и снег это понятно. Но начало мая, 26 оборот вокруг солнца или сороковой от луны, как и 2 часа от полудня, как-то не имеют какого практического применения.
- Когда идешь по следу сохатого, ты же не смотришь на часы, риторически спрашивает Федор.
- Ну, я то, как раз вполне и могу. Это вносит как бы некую эмоциональную составляющую. Мол, уже пятый час напрягаюсь…
- Ну, это то, как раз и делает тебя уязвимым, твоя эмоциональная составляющая.
Тебя как бы беспокоит не само дело, а то какое оно место занимает во времени, где ты находишься, в тайге или на Кавказе.
Разумеется, он прав. Конечно, же, каждый мой поступок и действие являются результирующей очень многих ценностных составляющих. Нравственной, эмоциональной, физиологической и т. д. Дифференциация в глубину. Федора же интересует исключительно эффективность его усилий. Добыл сохатого, отсюда и все остальное. Наша ориентация на успех лишена определенности, конечный результат, подобно горизонту, отодвигается по мере приближения к нему. Если же цель становится определенной, скажем деньги как добыча, то тут же добыччик становится в позицию конфронтации с обществом.
Говаривают, что слово «время» произошло от веремя - жаркая часть дня, ведро. Скорее всего, это состояния расслабленности и ничего не деланья. Отсюда «иметь время» равнозначно - быть в состоянии ничего не делать, то бишь балдеть. У Балды времени навалом, он бездельник. Ну и понятно, что для городского человека состояния сна еды и прочего определено, задано движением социума. Ты кушаешь не потому что голоден, и даже более того, ты можешь быть просто сытым, но машина предполагает, что все винтики должны заправляться и винтики чешут в столовку, сетуя на отсутствие апетита. Охотник питается и спит исходя из обстоятельств дела. И тот и другой находятся в том же положении обусловленности. Хотя многие склонны думать, что охотник живет , что называется, здоровой жизнью в согласии с природой. Так что, получается, что нет свободы под оливами, что всякое человеческое существо всегда и всюду, в той или иной мере, обусловлено. История древняя как мир - свобода и обусловленность. Но человек, ничем не обусловленный он как бы вне игры. Но невозможно быть вне Игры, раз уж начальство ее определило и само эту Игру, можно сказать, и затеяло. Остается разве затевать все более мощные игры, которые бы включали ту, менее мощную, как некий составляющий элемент.
После всех этих полевых изысканий долго болею. Внутренний жар, сухость, упадок сил. Особенно плохо по ночам, когда сознание как бы отключено. Все-таки достали темные спецы. Хотя почему темные, просто спецы. Так сказать профи, мол ничего личного. Выкручиваюсь как могу, но дела все хуже. Придется уходить, не осилить на этот раз. Слишком глубоко увяз в какие-то заморочки, суть которых так и остается для меня сокрытой. Чувствую что помереть просто ничего не стоит, на секунду потеряй бдительность и все. Со временем наваливается усталость, все труднее реализовать интенсивность присутствия. Все же придется уйти, зализать раны, очухаться. Белые ночи, серые дни.
Как водится сидим за столом. Николай, как всегда о Париже и охоте, остальные едят и пьют. Все как обычно. Да и что не обычного может произойти в этих краях, где обычай суров но справедлив, а сильный всегда прав. Прав уже хотя бы тем, что жив и поддерживает при жизни еще пару-тройку домочадцев.